Артур Кларк

Город и звезды

1

Город лежал на груди пустыни подобно сияющему самоцвету. Когда-то ему были ведомы перемены, но теперь время обтекало его. Ночи и дни проносились над ликом пустыни, но на улицах Диаспара, никогда не видавших темноты, царил вечный полдень. Последняя влага, оставшаяся в разреженном воздухе Земли, могла бы в долгие зимние ночи запорошить пустыню инеем, но город не знал ни зноя, ни стужи. Он не общался с внешним миром; он сам по себе был Вселенной.

Люди строили города и раньше — но не такие. Одни из этих городов простояли века, иные — тысячелетия, пока даже имена их не были сметены Временем. Один лишь Диаспар бросил вызов Вечности, защищая себя и все заключенное в себе от подтачивающего бега веков, опустошающего распада, разъедающего тления.

Исчезли океаны Земли, и пустыни расползлись по планете за время, прошедшее после постройки города. Ветры и дожди перемололи в пыль последние горы, а новых слишком усталый мир уже не мог породить. Но городу было все равно. Даже если б раскрошилась сама Земля, Диаспар все равно бы защищал потомков своих создателей, унося в потоке времени невредимыми их самих и их сокровища.

Многое забыв, жители Диаспара не подозревали об этом. Они так же безупречно подходили к своему окружению, как и оно к ним — ибо были задуманы вместе с ним. За стенами города их не затрагивало ничто: все по ту сторону было совершенно отринуто их сознанием. Диаспар заключал в себе все действительное, все необходимое, все представимое. Да, некогда Человек владел звездами, но это ничего не значило.

И все же иногда древние мифы пробуждались и преследовали их; и они беспокойно вспоминали легенды об Империи, когда Диаспар был молод и черпал жизненные силы в общении со многими светилами. Они и не мечтали, однако, о возврате к былым дням, будучи удовлетворены своей вечной осенью. Слава Империи принадлежала прошлому и могла покоиться там и дальше. Ведь они помнили, как Империя нашла свой конец, и при мысли о Пришельцах холод, воистину космический, пробирал их до костей.

Тогда они снова погружались в жизнь города, в его тепло, в долгий золотой век, начало которого было уже позабыто, а ощущение грядущего конца не наступало. Издавна люди мечтали о золотом веке, но наступил он лишь для обитателей Диаспара.

Они жили все в том же городе, ходили по тем же удивительно неизменным улицам, а между тем число лет, пронесшихся над ними, превысило миллиард…

Чтобы пробиться к выходу из Пещеры Белых Червей, пришлось потратить много часов. Даже теперь они не могли быть уверены в том, что все бледные чудовища остались позади. Между тем запасы энергии в их оружии были почти на исходе. А впереди по-прежнему маячила парящая световая стрелка — их загадочный проводник в лабиринтах Хрустальной Горы. Оставалось лишь следовать за ней, хотя, как случалось уже не раз, она могла завлечь к еще более страшным опасностям.

Элвин оглянулся, чтобы проверить, здесь ли все его спутники. Сразу за ним шла Алистра, неся шар, заполненный холодным, немеркнущим светом, озарившим с начала путешествия уже столько всего удивительного и ужасного. Бледное свечение заливало узкий коридор и расплескивалось по блестящим стенам. Пока хватало энергии, путь был виден, и видимых угроз удавалось избегать. Но, как слишком хорошо знал Элвин, в этих пещерах самые грозные опасности отнюдь не обязательно были видимыми.

За Алистрой, сгибаясь под тяжестью своих излучателей, брели Нарриллиан и Флоранус. На мгновение Элвин отвлекся и подумал: почему бы не снабдить излучатели нейтрализаторами гравитации. Он всегда задумывался над подобными вещами даже среди самых отчаянных приключений. И когда такие мысли посещали его сознание, окружающая действительность, дрогнув, куда-то исчезала, и за миром своих чувств он ощущал дыхание другого, совершенно отличного мира…

Коридор уперся в глухую стену. Не подвела ли стрела их опять? Но нет, не успели они приблизиться, как камень начал крошиться. Стену пронзило вращающееся металлическое копье; оно быстро расширилось в огромный винт. Элвин с друзьями отошли, ожидая, пока машина проложит себе путь в пещеру. Раздался оглушительный скрежет металла о камень. Он разнесся по недрам Горы и, без сомнения, пробудил всех кошмарных тварей. Подземоход проломил стену и замер. Открылась массивная дверь, появился Каллистрон, призывая их поторопиться. («Почему Каллистрон? — удивился Элвин. — Он-то что тут делает? «). Секундой позже они были уже в безопасности. Покачиваясь, машина двинулась вперед сквозь глубины земли.

Приключение заканчивалось. Скоро они, как всегда, окажутся дома, и все чудеса, ужасы и переживания будут в прошлом. Они были усталы и удовлетворены.

По наклону пола Элвин понял, что подземоход углубляется в землю. Наверное, Каллистрон знал, что делает, и именно этот путь и вел к дому. И все же жаль, однако…

— Каллистрон, — внезапно сказал он, — а почему бы нам не подняться? Ведь никто не знает, как в действительности выглядит Хрустальная Гора. Разве не замечательно было бы выйти где-нибудь на ее склоне, увидеть небо и всю землю вокруг. Мы пробыли под землей достаточно долго.

Не успев произнести эти слова, он ощутил их неуместность. Алистра сдавленно вскрикнула. По внутренним стенкам подземохода, как по воде, пошли волны, и за окружающими его металлическими панелями Элвин опять увидел тот, второй мир. Оба мира столкнулись; в их борьбе верх одерживал то один, то другой. И вдруг все кончилось. Чувство разрыва, разлома — и сон прекратился. Элвин снова был в Диаспаре, в своей собственной комнате, лежа в воздухе в полуметре от пола. Гравитационное поле защищало его от жесткого столкновения с грубой материей.

Он окончательно пришел в себя. Это и была реальность,

— и он отлично знал, что теперь последует.

Первой появилась Алистра. Она была скорее потрясена, чем раздражена, потому что очень любила Элвина.

— Элвин! — причитала она, глядя на него из стены, в которой зрительно материализовалась. — Это было такое восхитительное приключение! Зачем ты его испортил!

— Я сожалею. Я не хотел… я просто подумал, что было бы интересно…

Его прервало одновременное прибытие Каллистрона и Флорануса.

— Послушай, Элвин, — начал Каллистрон. — Ты уже в третий раз портишь сагу. Вчера ты поломал ход событий, пожелав выбраться из Долины Радуг. А позавчера ты все провалил, пытаясь вернуться к Началу в той временной линии, которую мы исследовали. Если ты не будешь соблюдать правил, то дальше путешествуй сам по себе.

Полный негодования, он исчез, забрав с собой Флорануса. Нарриллиан вообще не появлялся; наверное, был сыт по горло всей историей. Осталось только изображение Алистры, печально глядящей сверху вниз на Элвина.

Элвин наклонил гравитационное поле, встал на ноги и подошел к материализовавшемуся столику. На нем появилась чаша с экзотическими фруктами. Это была отнюдь не та пища, которую он намеревался вызвать, — сказывалось его смятенное состояние. Не желая выдавать ошибку, он взял наименее опасно выглядевший плод и осторожно надкусил его.

— Ну, — сказала Алистра наконец, — и как ты собираешься поступить?

— Я ничего не могу поделать, — ответил он угрюмо. — Я думаю, что эти правила — дурацкие. И как я могу помнить о них, живя в саге? Я просто поступаю так, как кажется естественным. А тебе разве не хотелось взглянуть на гору?

Глаза Алистры расширились от ужаса.

— Это же означало бы выйти наружу! — выдохнула она.

Элвин знал, что бессмысленно убеждать ее дальше. Здесь лежал барьер, разделявший его и всех прочих людей его мира, могущий обречь его на жизнь, полную тщетных надежд. Ему всегда хотелось выйти наружу — и во сне, и наяву. А в Диаспаре слово «наружу» для всех звучало невыразимым кошмаром. Его по возможности старались даже не произносить; это было нечто грязное и вредоносное. И даже Джезерак, наставник Элвина, не объяснял ему причину этого.