— Ну и что это доказывает?

— Я пытаюсь обратить внимание на очень простую вещь. В двух описанных мною экспериментах доска одна и та же. Любой из попадавшихся тебе иногда роботов на колесах сможет легко проехать по ней, независимо от того, соединяет ли она эти башни или лежит на земле. Мы же — не сможем, поскольку испытываем страх высоты. Он, может быть, иррационален, но слишком силен, чтобы им пренебречь. Он встроен в нас; мы с ним рождаемся. В том же смысле мы испытываем страх пространства. Покажи дорогу, ведущую из города, любому человеку в Диаспаре — дорогу, которая может выглядеть точно так же, как находящаяся сейчас перед нами

— и он не сможет пройти по ней. Он вернется обратно, как вернулся бы ты, если б начал идти по доске между башнями.

— Но почему? — спросил Элвин. — Ведь было время, когда…

— Знаю, знаю, — сказал Хедрон. — Люди некогда путешествовали по всей планете и даже к звездам. Что-то изменило их и наделило этим страхом, с которым теперь они рождаются. Ты один воображаешь, что свободен от него. Хорошо, увидим. Я поведу тебя в Зал Совета.

Зал был одним из самых больших зданий города, почти целиком отданным машинам — истинным администраторам Диаспара. Вверху находилось помещение, где собирался Совет — в тех редких случаях, когда ему было что обсуждать.

Широкий вход поглотил их, и Хедрон двинулся вперед сквозь золотистый полумрак. Элвин никогда до этого не входил в Зал Совета. Это не запрещалось — в Диаспаре вообще было мало запретов, — но подобно другим жителям города он испытывал почти религиозное благоговение перед этим местом. В мире, не имеющем богов, Зал Совета был наиболее сходен с храмом.

Хедрон уверенно вел Элвина по коридорам и скатам, сделанным специально для механизмов на колесах, а не для людей. Некоторые из этих скатов извивались, уходя вниз под столь крутыми углами, что по ним невозможно было бы ходить, не будь гравитация соответствующим образом искажена.

Наконец они достигли запертой двери, которая с их приближением бесшумно сползла в сторону, а затем преградила отступление. Впереди была другая дверь, но она перед ними не открылась. Хедрон, не прикасаясь к двери, неподвижно встал перед нею. После небольшой паузы тихий голос произнес:

— Пожалуйста, назовитесь.

— Я Шут Хедрон. Мой спутник — Элвин.

— Какое у вас дело?

— Чистое любопытство.

К некоторому удивлению Элвина дверь тут же открылась. По опыту он знал, что шутки с машинами всегда ведут к непониманию и к необходимости все начинать сначала. Машина, вопрошавшая Хедрона, должна была быть весьма изощренной и занимать высокое место в иерархии Центрального Компьютера.

Других преград не было, но Элвин подозревал, что они миновали ряд проверок, скрытых от постороннего взгляда. Короткий коридор вывел их сразу в огромное круглое помещение с углубленным полом, а на этом полу находилось нечто столь удивительное, что Элвин на миг потерял голову от восторга. Перед ним простирался весь город Диаспар, причем самые высокие здания едва доходили ему до плеча.

Он долго выискивал знакомые места и разглядывал неожиданные перспективы и лишь через какое-то время обратил внимание на остальную часть помещения. Стены были покрыты мельчайшей мозаикой из белых и черных квадратиков без соблюдения какой-либо закономерности. Стоило Элвину быстро перевести взгляд, как создавалось впечатление, что мозаика мерцает, но это было лишь иллюзией. По краям помещения с равными промежутками стояли какие-то аппараты с ручным управлением: каждый имел экран и сиденье для оператора.

Хедрон дал Элвину наглядеться вдоволь. Затем он спросил, указывая на миниатюрный город:

— Знаешь ли ты, что это?

Элвин хотел было ответить: «Модель, я полагаю»; но ответ этот был столь очевиден, что наверняка являлся ошибочным. Поэтому он мотнул головой, ожидая, пока Хедрон сам ответит на свой вопрос.

— Ты помнишь, — сказал Шут, — что я однажды рассказал тебе, каким образом управляется город, как Банки Памяти вечно хранят его застывший образ. Вот эти Банки, это бездонное хранилище информации, полностью определяющее сегодняшний город

— оно вокруг нас. Каждый атом Диаспара давно забытыми нами методами взят на учет в матрицах, замурованных в этих стенах.

Жестом руки он указал на безупречное во всех деталях подобие Диаспара, покоящееся перед ними.

— Это не модель, она не существует в действительности. Это лишь проекция образа, хранящегося в Банках Памяти, и, вследствие этого, она абсолютно идентична самому городу. Обзорные аппараты могут увеличить любую выбранную часть, чтобы рассмотреть ее в натуральную величину или даже в более крупном масштабе. Они используются, когда необходимо внести изменения в общий проект; впрочем, в последний раз это делалось очень давно. Вот место, куда следует придти, если ты желаешь узнать, на что похож Диаспар. За несколько дней ты увидишь здесь больше, чем бродя по городу в течение целой жизни.

— Это чудесное место, — сказал Элвин. — Как много людей знают о его существовании?

— О, довольно много, но это их редко занимает. Время от времени сюда приходит Совет: пока все они здесь не соберутся, в город не могут быть внесены изменения. И даже в этом случае Центральный Компьютер может не одобрить предлагаемых изменений. Сомневаюсь, чтобы эта комната посещалась чаще двух-трех раз в год.

Элвин хотел было спросить, как сюда попадает сам Хедрон, но затем вспомнил, сколь многие из его изощренных шуток требовали знания внутренних механизмов города, доступного только после весьма глубоких исследований. Одной из привилегий Шута должна была быть возможность ходить повсюду и узнавать все: у Элвина не могло быть лучшего проводника по тайнам Диаспара.

— Того, что ты ищешь, может и не существовать, — сказал Хедрон, — но если оно есть, ты его здесь обнаружишь. Я покажу тебе, как управлять мониторами.

Весь следующий час Элвин просидел перед экраном, осваивая управление. Он мог произвольно выбрать любую точку в городе и изучить ее при любом увеличении. Улицы, башни, стены, движущиеся дороги проносились по экрану с каждой сменой координат; Элвин, подобно всевидящему бесплотному духу, с легкостью мчался по Диаспару, не удерживаемый физическими преградами.

И все же он изучал не настоящий Диаспар. Он двигался по ячейкам памяти, глядя на город-видение; видение, силой которого реальный Диаспар в течение миллиарда лет не поддавался воздействию Времени. Он мог видеть только вечную, неизменную часть города; люди, ходившие по его улицам, не были включены в это застывшее изображение. Но для его целей это было неважно. Его заботило сейчас только творение из камня и металла, пленником которого он был; те же, кто разделял — хотя и охотно

— его заточение, отошли в тень.

Он разыскивал и нашел Башню Лоранна, стремительно пронесся по ее коридорам и переходам, уже виденным в действительности. Когда перед его взором всплыло изображение каменной решетки, он словно наяву ощутил холодный ветер, пронизывающий ее беспрестанно в течение едва ли не половины всей истории человечества, вплоть до нынешнего момента. Он приблизился к решетке, выглянул наружу — и ничего не увидел. Потрясение было столь сильным, что на секунду он усомнился в собственной памяти — не было ли его видение пустыни всего лишь сном?

Затем он понял истину. Пустыня не была частью Диаспара, и поэтому ее изображение не существовало в призрачном мире, который он исследовал. В действительности за этой решеткой могло находиться что угодно: экран монитора в любом случае был бы пуст.

Но все же монитор показал ему нечто, не виденное никем из ныне живущих. Элвин выдвинул точку наблюдения сквозь решетку, в ничто, находящееся за пределами города. Затем он сменил направление взгляда на противоположное. И вот перед ним возник вид Диаспара с внешней стороны.

Для компьютеров, схем памяти, для всего множества механизмов, создававших рассматриваемое Элвином изображение, это был просто вопрос перспективы. Они «знали» форму города и поэтому могли показать, как он выглядит снаружи. Но даже понимая, как получен этот трюк, Элвин был ошеломлен эффектом. Если не наяву, то в виде призрака он покинул город. Он словно висел в пространстве, в нескольких метрах от крутой стены Башни Лоранна. Секунду он пристально глядел на гладкую серую поверхность, затем прикоснулся к пульту, и его взгляд упал на землю.